Начало
Ольга Голотвина Кузнец Кузнец покосился на дверной проем, за которым сгущался прозрачный сумрак, и устало бросил мальчишке-подручному: — Кончаем. Полей-ка мне… Нагнулся над лоханью. Широкие плечи, темная спина, жилистые руки в пятнах ожогов — сам словно из железа выкован. И весь лоснится от жаркого пота. Мальчишка подхватил ковш, зачерпнул воды — и вдруг ойкнул, шарахнулся к стене. Кузнец застыл над лоханью, чувствуя, как потянуло от входа холодом. Не осенним ветерком, что дерзко влетел в жаркую кузницу, а промозглым дыханием разрытой могилы. Даже запашок кладбищенский — затхлый, сладковато-смрадный — пополз, пробился сквозь честные запахи работы с огнем и железом. Мысленно ругнув себя за нелепую оторопь, кузнец выпрямился и обернулся. Она стояла на пороге кузницы — невысокая, щуплая, востроносая старуха. Вся она была сухая и легкая, словно мертвая кость, много лет битая ветрами и мытая дождями. Серые обноски, темный плат до бровей… не замечалась ее одежка, потому что внимание притягивали глаза. Тусклые, как речная галька, неподвижные, слепые… Нет! Кузнец сразу понял, что старуха вовсе не слепа и подмечает каждое ег.....
Середина
А с мастером творилось неладное. Он ничего не видел перед собою, он ослеп, черная пелена застила ему глаза, но он не прекращал работы, руки наугад били молотом по железу, а в душе была черная, отчаянная уверенность, что он не испортит работу… И вдруг все закончилось. Стихли грохот и лязг, руки бессильно повисли, вернулось зрение. И вздрогнула душа: да разве такое можно сделать одним молотом, да еще из обычного сошника? Две дуги — как распахнутый капкан. А на них — грозные, хищные, острые клыки. Оскал страшнее волчьего… Почему-то мастер не опустил готовую работу в чан с водой. Жуткая поковка остывала на воздухе, темнела, подергивалась сизым… Старуха, внезапно оказавшись рядом, протянула руку к наковальне. Кузнец дернулся было предупредить, что поковка горячая, но сдержался, промолчал, без удивления глядя, как сухая легкая рука бестрепетно взялась за темную дугу. — Хорошая работа, — прошелестела гостья. — За это пока останешься жив. — Скользнула взглядом по сжавшемуся от ужаса мальчишке-подручному, добавила брезгливо: — Ты тоже.
Конец
Кузнец застыл над лоханью, чувствуя, как потянуло от входа холодом. Не осенним ветерком, что дерзко влетел в жаркую кузницу, а промозглым дыханием разрытой могилы. Даже запашок кладбищенский — затхлый, сладковато-смрадный — пополз, пробился сквозь честные запахи работы с огнем и железом. Мысленно ругнув себя за нелепую оторопь, кузнец выпрямился и обернулся. Она стояла на пороге кузницы — невысокая, щуплая, востроносая старуха. Вся она была сухая и легкая, словно мертвая кость, много лет битая ветрами и мытая дождями. Серые обноски, темный плат до бровей… не замечалась ее одежка, потому что внимание притягивали глаза. Тусклые, как речная галька, неподвижные, слепые… Нет! Кузнец сразу понял, что старуха вовсе не слепа и подмечает каждое его движение. Молча стояла неведомая гостья на пороге. Не пожелала хозяину здравствовать, не попросила у бога для него помощи в работе. Мастер хотел уже спросить неучтивую старуху, зачем она сюда пожаловала. Но женщина опередила его. Вроде маленький сделала шажок — а сразу очутилась у наковальни и положила на нее тяжелую монету с обрезанным краем.
|