Начало
Русская кухня в изгнании ДУШИ ПРЕКРАСНЫЕ ПОРЫВЫ Японцы, признаваясь в любви, прикладывают ладонь не к сердцу, а к желудку. Они уверены, что душа находится в животе. Поэтому и делают харакири, выпуская душу на волю. Весьма мучительный способ убедиться в своей метафизической сущности. Белый человек, говоря о возвышенном, похлопывает себя по нагрудному карману, где может находиться авторучка «паркер», носовой платок или даже бумажник, но никак не душа. Она — на три пуговицы ниже. Можно привыкнуть к любой широте, долготе и рельефу, но пуповина, которая связывает человека с домом, отходит, естественно, от живота, а не от сердца. Сердце, как выясняется, может быть каким угодно, хоть обезьяньим — а вот желудку не прикажешь. Попробуй его уговорить, что, мол, авокадо это еда, а не украшение... Ниточки, связывающие человека с родиной, могут быть самыми разными — великая культура, могучий народ, славная история. Однако самая крепкая ниточка тянется от родины к душе. То есть к желудку. Это уже не ниточки, а канаты, манильские тросы. О народе, культуре, истории можно спорить до утра. Но разве присутствует дискуссионный момент в вобле?
Середина
24. РЕАБИЛИТАЦИЯ КОТЛЕТЫ Рубленые котлеты относятся к числу предметов любимых, но не уважаемых. Желанных, но не вожделенных. Приятных, но не престижных. В этом же ряду — оперетта, пухлые блондинки, детективный жанр. Человек, зачитывающий Юлиана Семенова, скорее всего, будет восклицать интеллектуально-визгливым голосом; «Как? Вы не читали „Под всеми девушки цветут“ Пруса?» Утонченный ценитель джаза к десятой рюмке раскалывается и запевает лишенным приятности голосом: «Белая ночка, да серый конь лихой...» Сластолюбец, рассуждающий о длинных ногах и плоском животе, по-настоящему оживляется при виде форм, которые в народе именуются «есть за что подержаться». И так далее. Нашей жизнью правят подлинные страсти. Которых принято стесняться, по крайней мере — не афишировать. Та же картина повального лицемерия наблюдается в области гастрономии. Если спросить неравнодушного к еде человека о его кулинарных склонностях, то в ответ прозвучит меню дорогого ресторана. И только домашние этого неискреннего гурмана знают, что он убил брата за сковороду котлет с жареной картошкой.
Конец
Где копытно-цементный брусок холодца? Где кровянка? На крысу похожая редька? Неизбежность худого, в прыщах огурца? Эх, достать бы чернил портвешовых и плакать, тормоша за рукав: «Помнишь, а, старикан?..» Мы когда-то глотали без закуси слякоть — лишь бы только она наливалась в стакан. Были молоды мы и свежи как редиска, все невзгоды сгорали в шашлычном огне, и из жизненных истин единственно близкой была та, что хранится в дешевом вине. Но не зря мы сражались с коварной таможней, мчась на смычку с родней, что нашел нам ОВИР. Трудовые брильянты укрыты надежно; Вена, Рим, океан... И — блистающий мир! В елисейских полях молодого шпината индюшачьи отары в брусничном желе шли возлечь, обвязавшись суровым шпагатом, на полученном из синагоги столе. Мы увидели черного с искрой омара, что краснеет, как девушка, в ловких руках; и креветку с усатым лангустом на пару; и печальную рыбу по кличке «монах». Мы узнали реальность видений миражных и обыденность новых диковин и див:
|