Начало
Татьяна Корсакова Проклятый дар Ася. 1943 год Асю разбудил грохот. Как была, босиком и в ночной сорочке, лишь накинув на плечи батину телогрейку, она выскочила во двор. Небо над Сивым лесом горело и вздрагивало от пулеметных очередей, на сером предрассветном фоне черные силуэты самолетов были похожи на гигантских летучих мышей. – Ой, лишенько, – послышался за спиной испуганный мамкин голос. – Подбили, ироды! Мама стояла на крыльце так же, как и Ася, полуголая и босая. Запрокинув бледное лицо к небу, она крестилась и шептала что-то неразборчивое, наверное молитву. Комсомолка Ася в силу молитв не верила и этой мамкиной набожности даже стеснялась. Бог тут не поможет, а кто поможет, она не знала, просто испуганно всматривалась в мечущиеся в небе черные тени, прислушивалась к вспарывающим тяжелые апрельские тучи пулеметным очередям и пыталась разобрать, какая же из теней своя. Советские самолеты прилетали в их глухой, оккупированный фашистами край очень редко, всегда под покровом ночи. Девушка слышала, как мужики шептались про Сивый лес, партизан и диверсии, а еще про помощь. Что это была за помощь, Ася никогда не спрашивала, не.....
Середина
– Охренеть… – Матвей с завистью посмотрел на зажженную сигарету. Надо бы своих купить, а то неудобно всякий раз стрелять у напарника. – Он это прямо при тебе сказал? – Да. Я пьяный на дежурство пришел… ну, не пьяный, чтобы в дым, а так, выпивши. Он сказал, что мне никто не поверит, потому что я пьяная скотина, а Федька-ирод меня на освидетельствование затащил, чтобы было документальное подтверждение. – Стоп, с вами понятно. С Аленой что? – оборвал его Матвей. – Так не знаю я, что с Аленой! В том-то и беда! Они ж меня уволили и даже на территорию не пускают. – Петрович с ненавистью уставился на кирпичный забор психушки. – А мне ты зачем все это рассказал? – спросил Матвей. – Затем, что ты там один нормальный и тебе ведь жалко ее, я знаю. – Жалко у пчелки, пчелка на елке… – вдруг не к месту вспомнился детский стишок. – Жалостью тут не поможешь. – А помочь готов? – с надеждой в голосе спросил Петрович. – В меру своих скромных сил, – ушел он от прямого ответа. – Мне бы на нее сначала посмотреть.
Конец
Он согласен. Разве можно мелочиться, когда речь о самом дорогом?! – Сил не будет, а еще и ее на себе тащить… Может, живую, а может, мертвую. Узнаешь, когда из дрыгвы выберешься. Если выберешься… Все еще хочешь? – За серыми бельмами – сине-зеленая радужка, такая же яркая, как у Алены, и лицо уже не старушечье, а молодое, почти Аленино. – Внучка она моя. Думаешь, я ей зла желаю, молодой? – Меня Матвеем зовут! – Руку давай! Кровь с его ладони на ее запястье, сначала каплями, потом струйкой. А вместе с кровью силы, и в голове – муть. Все, как она сказала. Не обманула на сей раз… А неба уже не видно, ни неба, ни облаков. Все затянуто сизым маревом, не то дымом, не то туманом. Да какая разница, когда жизни почти нет, а сил не хватает даже на то, чтобы поднять руку?.. – …Все, пора! Вставай, Матвей, уходи. Уходить… Самому уходить и Алену уносить, может, живую, а может, мертвую… Земля под ногами раскачивается, в обрывках бордового тумана плавает растерянное лицо Ставра. – Спасибо тебе, братишка. – Не за что. – Лучше бы не говорил, берег силы.
|