Начало
УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ! Эти издатели — просто ненормальные (зачеркнуто) странные люди. Мало того, что они напечатали первую книгу о Манюне, так еще и за вторую взялись. То есть чувство самосохранения у них отсутствует напрочь, и чем все это обернется — я не знаю. Тем, кому повезло, и они не читали первую часть «Манюни», со всей ответственностью говорю — положите книжку обратно, откуда взяли. Лучше потратьте деньги на что-нибудь другое, вдумчивое и серьезное. А то от хиханек и хаханек умнее не станешь, разве что пресс накачаешь. А кому нужен пресс, когда живот должен быть сами знаете какой. Вместительный прямо-таки должен быть живот. Чтобы можно было в нем комок нервов взрастить, как нас учили в знаменитом фильме «Москва слезам не верит». Ну а тем из вас, кто не внял моему предупреждению и таки взял книгу, я как бы кратко намекаю на состав лиц повествования. Семейство Шац: БА. Иными словами — Роза Иосифовна Шац. Тут ставлю точку и трепещу. Дядя Миша. Сын Ба и одновременно Манюнин папа. Одинокий и несгибаемый. Бабник с тонкой душевной организацией. Опять же однолюб. Умеет совместить несовместимое. Верный друг. Середина
— Ноль-ноль набирали? — Нет, — заплакала мама. «Мой зять золото» набрал ноль-ноль и под всеобщее ликование открыл чемодан. — Я зе сказала, что набрала сорок восемь! И ваш чумадан мне не нузен, и ваш пиянельлягерь тозе не нузен, вот! — Гаянэ выгребла свои игрушки, втянула голову в плечи и, смешно двигая лопатками, ретировалась в родительскую спальню. Оплакивать свою горькую судьбу в мамину ночнушку. Спать мы легли только к полуночи. Сначала по новой раскладывали вещи, потом чистили на скорость зубы, а потом подглядывали, как бабуля молится на миниатюру Тороса Рослина «Благовещение». Икон дома не водилось ввиду папиного критического отношения к религии, поэтому бабуля, ничтоже сумняшеся, определила под иконостас альбом средневековой армянской миниатюры. С особенным пиететом она относилась к Рослину. — Душевные какие, — приговаривала она, подолгу рассматривая каждую его работу. * * * Назавтра четыре всадника Апокалипсиса топтались возле Маринкиного подъезда. Долго ломали головы, раздумывая, как провернуть таку..... Конец
Дядя Миша молчал. — Может, колдунья? — У Каринки загорелись глаза. — Не знаю, — протянул в задумчивости дядя Миша, — есть в ней что-то такое, пугающее. Мы ополоснули посуду, забрали в машине трехлитровые банки и пошли искать дом Олынги. — Какие странные у них имена, — удивлялись мы. — Да, я никогда не слышал таких, — согласился дядя Миша. У пробегающего мимо мальчика мы спросили, где нужный нам дом. Он махнул рукой вдоль улицы — третья сакля справа, видите, где дым поднимается из трубы. Олынга оказалась такой же древней, как сестра, старухой. Она забрала у нас банки, наполнила одну желто-масляной сепарированной сметаной, а вторую — густым парным молоком. — Вот эта кудрявенькая твоя дочь, да? — кивнула на Маню. — Откуда вы догадались? — изумился дядя Миша. — Она совсем на меня не похожа! — Кровь не вода, сынок, она шепчет о родстве. Она достала из ящичка ветхого комода желтую церковную свечку и протянула ее мне. — Это тебе. Мы молча переглянулись. Денег Олынга не взяла: — Сестре отдадите.
|